Известной поэтессе Инне Лиснянской 24 июня исполнится 83 года.
Она родилась в Баку. Публикует с 1948 года оригинальные стихи и переводы из азербайджанской поэзии. C середины 50-х переехала в Москву . Участвовала в неподцензурном альманахе "Метрополь" (1979), вместе с Семеном Липкиным и Василием Аксёновым вышла из Союза писателей СССР в знак протеста против исключения из него Виктора Ерофеева и Евгения Попова, в течение 7 лет публиковалась только за рубежом. Лауреат Премий журналов "Стрелец" (1994), "Арион" (1995), "Дружба народов" (1996), "Знамя" (2000), Государственной премии России (1998), премии Александра Солженицына (1999) -"за прозрачную глубину стихотворного русского слова и многолетне явленную в нём поэзию сострадания", премии "Поэт" (2009).
О годах жизни в Баку поэтесса вспоминает www.stihi.ru
"Девушка из раскулаченных крестьян стала ее няней, вместе с бабушкой тайком от коммунистических родителей няня крестила её. Инна Лиснянская в пятом классе. Война. Она идёт в госпиталь помогать медсестрам. И поёт раненым песни:
А госпиталь-то был лицевых ранений, в каком-то смысле самый страшный, ибо раненый никогда не знал, что останется из его лица, каким оно будет:
В 10 лет Лиснянская четко уяснила для себя, что единственный враг народа - Сталин, поэтому ни в пионеры, ни в комсомол, ни в партию -никогда! В семнадцать лет пережила трое суток допросов в НКВД, которые чередовались с ледяной ванной, но своих товарищей не выдала - выдержала:
"Я молчу о том, как я, незамужняя девушка, в подвале серого дома бакинского чека просидела трое суток в цинковой ванне с ледяной водой. Время от времени теряя сознание, утопала, и меня за мой первый и последний перманент вытаскивали, били, чтоб в себя пришла, и снова -в ванну. А время от времени, подгоняя резиновым прутом, голышом вталкивали в соседнюю комнату на допрос. Там мне в глаза пускали такой пронзительный свет, что не видела лица допрашивающего, лишь по акценту, как во сне, догадывалась - армянин. На самом-то деле речь имеет только два ярко выраженных акцента, у одних акцент наступательный, у других - оборонительный. У меня -оборонительный, но упрямо-твердый, хоть лепечу:
-Простите меня, я не вру, я не помню, чтобы Гена и Рафа в книжном пассаже увидев, извините, портрет Сталина, говорили те слова, которые, прошу прощения, вы предъявляете: "Куда ни плюнь -эта морда".
-Заткнись, ишачка, я тебе ничего не говорил, я тебе признанье твоей подруги передал, твоя Копейкис в Тбилиси рассказала все и про вонючую антисоветскую смесь. Призналась, что жених ее, Гена Альтшуллер, жидовский изобретенец, порошок изобрел: в любую лужу брось во время парада -растворится, и вонь пойдет, и завоняет на площади Ленина правительственную трибуну и колонны трудящихся. Подтверди формулу -отпустим. Кончай врать и прощения просить! Вчера за прощение тебе в один глаз всунули, а сейчас -и во второй получишь!
Допросчик подставил мне под левый глаз бумажку со знакомой формулой, а я, поняв, отчего пронзительный свет мне кажется не белым, а розовым, поняв, что подбит правый, даже сообразив, что в правом -разошлись когда-то сшитые мышцы, чтобы не косила, успокоилась. Все объяснимое всегда успокаивает. Успокоилась и залепетала, что, пусть извинят, но пусть проверят, -по химии мне, совестно признаться, с трудом тройку натягивали, и даже если бы я какую формулу и видела, уж, простите, пожалуйста, не поняла б. Простите великодушно, такой характер: чего не пойму, того не запомню. Этой формулы не знаю, сделайте одолжение, немного свет отверните и не мучайтесь со мной.
-Это я мучаюсь, говно ишачье? В ванну ее!
И опять в ванну резиновым кнутом погнали, а я соображала, что больше не вынесу, Люська им все подтвердила, так чего мне и впрямь, как ишачке, упрямиться? Не знаю, сознательно или подсознательно, но прибегла я не к речевой, а к физической оборонительности: брякнулась на пол и, уже не прикрывая одной рукой грудь, а другой -низ, начала биться, как эпилептик, кажется, у Достоевского прочла, как надо. Помогло. Отпустили, приказав, чтоб никому -ни слова, иначе убьют окончательно. Еще приказали на всю жизнь запомнить легенду: проводив Копейкис в Тбилиси, решила в море искупаться. Села в электричку на Сабунчинском вокзале и поехала за город, в Бузовны. Все, мол, знают и поверят, что такая, как я, способна и в декабре в воду полезть. Полезла в холодное море, простыла и забредила, и провалялась трое суток в винограднике. А стала выбираться, глаз о лозу поранила, еле выбралась. Я действительно еле выбиралась сразу из воспаления легких и почек, из ревмокардита. Но выбралась, слава Богу, пожертвовав всего одним глазом и небольшим пороком сердца. А вполне могла и ослепнуть, да и помереть. А их легенде, тоже действительно, все поверили".
"Да, меня тоже записали в комсомол. Я сказала: "Я теряю вещи". Это правда, я очень рассеянная с детства. И я предупредила, что могу потерять и комсомольский билет. Но я его не потеряла, я его сожгла. И сказала, что потеряла. Мне его опять выписали. Я опять сделала то же самое. Тут меня автоматически исключили".
Среднюю школу Инна Лиснянская закончила поздно, в восемнадцать лет -помешала работа в госпитале во время войны. "Скучно мне было. Печально. Особенно на уроках литературы. К Пушкину до десятого класса не могла прикоснуться. Так они мне его отравили -с самого начала. <...> Из поэтов первого я прочитала Есенина. Мне было тринадцать лет. 42-й год, война. Я работала в госпитале. И вот соседка сделала мне два подарка. Библию и Есенина, тогда запрещенного. И сказала, чтоб я никому это не показывала. Есенин стал моим первым учителем".
Собственная же поэзия Лиснянской началась с молитвы:
"Я с восьми лет ходила в церковь и молилась стихами. Потом стала записывать..."
После школы друзья тайком отправили стихи Инны Лиснянской в Литературный институт. В тот момент она работала воспитателем в детском доме. Ей пришло приглашение, однако, от учебы она отказалась, не смотря на уговоры Николая Тихонова.
Неожиданное для совсем молодого поэта стихотворение, в котором очень мало слов, но много смысла, уже шло вразрез с официальной поэзией послевоенного времени, наполненной чувством причастности к победившей стране, победившему народу.
Время формирования Инны Лиснянской как поэта - это не только время "после победы". Это время борьбы с космополитами, дело врачей, постановление в журналах "Звезда" и "Ленинград" против Ахматовой и Зощенко, а также печально известный Архипелаг ГУЛАГ...
Из интервью www.litkarta.ru
- Вы учились когда-то в Бакинском университете.
- Очень мало.
- И его не закончили.
- Да.
- Вот как, например, отразилось на вашей поэтической судьбе отсутствие регулярного образования? Или никак?
- Никак. Никак не отразилось, потому что я нерегулярно занималась, можно сказать, с 5-го класса. Пошла в госпиталь, работала там после лицевого ранения, помогала раненым письма писать, потом даже перевязывала. Потом я меняла школы. Училась то в вечерней, то в дневной. С грехом пополам школу закончила. А потом друзья взяли мои стихи и отправили в институт. Я получила приглашение. Но я не понимала, что я получаю приглашение только на...
- Творческий конкурс?
- Да, комиссия, что ли. Что они приняты как бы загодя. А я больше всего на свете боялась экзаменов. Боялась студентов, особенно если в очках. Мне казалось, что это вещь непостижимая. Поэтому я ушла. Нет, я приехала, не понимая, что допущена к экзаменам. А там были поэты. Там, кстати, был в это время Тихонов. Он сказал, что же, у вас такие хорошие стихи, почему вы не хотите? Я говорю: нет, я не сдам экзамены. Мне сказали, что это чисто формально, что главное по стихам пройти. Я сказала: нет, я не сдам экзамены. Забрала документы и ушла, и пошла без экзаменов в машиностроительный техникум. Значит, там я проучилась год. Потом, когда пошли на практику, то закричали: эту я не возьму. У нее руки интеллигентные. Посмотрите, ее убьет этот станок или резец, ей вообще руку отрежет. И мне пришлось уйти. Я вернулась в Баку. Потом там был в гостях Антокольский. И вот нас познакомили. Он сказал: что же вы не учитесь? Я сказала, что боюсь сдавать экзамены. И он договорился с ректором, что я буду так ходить, что я не буду сдавать экзамены, меня так примут. Меня приняла поначалу на вечернее отделение. Дело в том, что я с детства была одним даром наделена, даром импровизации. Я, когда в церковь ходила, молилась в такт, сама не понимая, что рифмую. А потом стала это рифмованное записывать лет уже в 12 - 13...
Ни письмам, ни pассказам, ни pечам
Не повтоpить волненье моей кpови.
Сейчас, вдали мне снятся по ночам
Облитые гоpячим киpом кpовли.
Навесы из тугого полотна,
От зноя пpиспособленные наспех,
И полный жизни от волны до дна
Седоволосый pаботяга Каспий.
Мне гpустно и подумать вдалеке,
Что как-то так нелепо получилось,
Что на твоем певучем языке
Я говоpить еще не научилась.
А может, это даже все pавно _
Всего на месяц пpивелось pасстаться,
А ты уже звездой глядишь в окно
По адpесу: Москва, Аpбат, 12.
Я без тебя, ну вовсе, не могу,
Пpошла я испытание pазлукой!
Мугамов я не слушала в Баку,
Плечами пожимала: дескать, скука.
А вот сейчас под влажною луной
Блаженно, пpямо кожей, кpовью пpямо
Я слушаю пpотяжные мугамы,
Даpованные pадиоволной.
У железнодоpожного моста
Бакинские встpечаю поезда
И у людей, совсем мне незнакомых,
Расспpашиваю:
"Как у нас там, дома?"
Каков Баку
И как идут дела,
как будто век я дома не была...