10 февраля исполнилось 120 лет со дня рождения писателя Бориса Пастернака. О том, в каких условиях ему приходилось работать и почему писатель отказался от Нобелевской премии, в интервью РИА Новости рассказал сын писателя Евгений Пастернак.
- Евгений Борисович, как отмечается день рождения Бориса Леонидовича в Вашей семье?
- 10 февраля мы ездим на кладбище. Правда, поездка не всегда бывает удачной - мешают заносы, нет протоптанных тропинок... А 11 февраля организуем вечер в музее Цветаевой в Борисоглебском переулке. Там хороший зрительный зальчик, где уже 19 лет я отчитываюсь в том, что мы сделали за год, что происходило в течение года.
- Стихи там читаете?
- Когда у меня голос был покрепче, я читал стихи подольше. Сейчас это иногда бывает в записи... В общем, как придется. Дома мы не празднуем.
- Чехов работал в парадной одежде. А ваш отец?
- Нет, театральности в его работе не было.
- Вы помните какие-то фразы, которые Борис Леонидович произносил, соображения, которые потом оказывали влияние на всю дальнейшую жизнь?
- В 1959 году по домам разносили воззвания Стокгольмского комитета, который призывал граждан бороться за мир. Отец не подписал его. После он объяснил мне, что война - это величайшее и обоюдостороннее зло. Она становится возможной, когда жизнь человека обесценивается. Когда жизнь - копейка, то человек легко становится солдатом, убийцей, террористом. Чтобы этого не было, жизнь человека должна быть драгоценной.
Причем это касается не только того, что он ест и во что он одевается, - это касается и его духовной жизни6 литературы, искусства, философии. Пастернак всю жизнь старался своим словом сделать жизнь людей более драгоценной. Он сказал мне, что если за свою плодотворную жизнь не добился этого, то его подпись под каким-то воззванием не прибавляет ничего, и он вправе от отказаться от подписания, чтобы не быть смешным.
Он отказывался подписывать всякие общественные обращения, разные бумажки, которые пускаются в ход существующей властью, чтобы изобразить этим поддержку народа.
- В жизни Вашего отца был тяжелый период травли после присуждения ему Нобелевской премии. Как это сказалось на жизни семьи?
- Травля отца стала огромным горем для нас, потому что мы ее не предвидели. В первый день после того, как он получил Нобелевскую премию, мы очень радовались. Думали, что такая высокая награда должна быть воспринята тогдашней властью как большая честь для всей страны. И он сам так считал, хотя сомневался, предполагал, что это грозит ему неприятностями. И, к сожалению, не ошибся.
Его делами занимался даже не Хрущев, а фигуры более страшные - Суслов и Поликарпов, которые разработали целую программу противодействия эффекту этой Нобелевской премии, по которой уж потом действовал и Союз писателей, и журналы, и Гослитиздат. Сначала было собрание партгруппы, потом секретариата Союза писателей Москвы и России, где его исключили, потом было общемосковское собрание писателей, потом съезд комсомола...
Это была такая тупая реакция партийного чиновничества на поступок гения.
На московском собрании писателей было подхвачено мнение о высылке и лишении гражданства. То есть, кампания шла примерно такая же, какая была развернута против Александра Исаевича Солженицына много лет спустя.
- Евгений Борисович, как должны строиться взаимоотношения поэта и власти?
- Художник должен быть независимым и наблюдать историю так, как он ее видит. Холуем он не должен быть! Искусство - это профессия, которая должна быть глубоко искренней и честной перед людьми и Богом. Во все времена истории человечества художник должен был зарабатывать деньги. Хорошо, если он мог это делать, ориентируясь на общество, а не на конъюнктуру власти.
- Как, по Вашему мнению, отнесся бы Борис Пастернак к современной российской литературе и общественной жизни?
- Я думаю, что Пастернак просто плохо понял бы ее... Я не могу предвидеть его понимание того, что сейчас делается. Но потеря вкуса в искусстве сейчас настолько разительна и настолько это далеко зашло, что представить себе его суждения я не в силах. Он был человеком, который понимал гораздо больше, чем я мог бы предвидеть. Если бы он был сейчас жив, он бы оказал на русскую литературу влияния больше, чем оказывал прежде. И это влияние было бы очень благотворным. Не я один, а те люди, с которыми я разговаривал, с которыми виделся, особенно Варлам Шаламов, считали его совестью русской литературы. Такую совесть иметь следует.
- Какое из произведений отца Вы считаете самым актуальным сегодня?
- К творчеству Пастернака я отношусь как к чему-то мне более или менее знакомому и целому. Все зависит от того, как меняется время, как идет история и что происходит с обществом. Еще важно, что происходит со мной самим, поэтому я в разное время разные вещи считаю для себя более важными.
Получилось так, что во всем мире самым популярным произведением Бориса Пастернака стал роман "Доктор Живаго". В любой стране в книжном магазине вы можете найти перевод этого романа на языке этой страны. Часто вы едете в автобусе, а рядом с вами человек читает "Доктора Живаго". В советское время с этим были большие проблемы. Симпатия к этому роману возникла исторически, появилась с развитием мировой мысли, хотя для России Пастернак, в первую очередь, величайший лирик 20-го века. Его стихи значат отнюдь не меньше, чем проза. Я бы сказал, что глубоко понимать Пастернака надо начиная с его ранних произведений, с его стихов, с его ранней прозы.
- Какая из экранизаций "Доктора Живаго" Вам нравится больше - американский фильм Дэвида Лина или российский?
- Мне ни одна экранизация "Доктора Живаго" по-настоящему не нравится, потому что экранизация - это вообще плохое занятие, неблагодарное. Произведение, написанное на одном языке, переводить на другой язык нужно художественно. Лучше, когда на художественном языке люди занимаются своим делом, а не ставят себе задачу перевести на него большое литературное произведение. Так обстоят дела с "Войной и миром", потому что экранизация Бондарчука бездарна, хотя и очень подробна. Смотреть ее трудно - лучше прочесть "Войну и мир" заново.
Телевизионный русский "Доктор Живаго" - это вещь, искажающая то, о чем думал Пастернак, создавая свой роман. Скажем, страшная Гражданская война там написана так, что кровь - уже не кровь, а краска, расстрел - уже не расстрел, а каждый десятый падает раньше, чем в него выстрелят. В общем, там потерян художественный такт, от чего само произведение гибнет. Это можно сказать и о предыдущих экранизациях "Доктора Живаго" - в них тот же дефект непонимания. Фильм может быть гениальным, но тогда это будет новое гениальное кино, и совершенно не обязательно связывать его с известным литературным произведением.
- Какие из существующих трудов о Пастернаке Вы считает самыми важными и самыми интересными?
- О Пастернаке написано очень много. Его называют в наше прессе "самым изучаемым писателем 20-го века". Я недавно прочел такое определение. Когда-то академик Лихачев, поехав за границу, пошел в национальную библиотеку Франции в Париже и попросил вывести ему на компьютер библиографию о Пастернаке. На каком-то многосотом номере он отключил компьютер, потому что понял, что трудов о моем отце и его творчестве так много, что их взглядом не охватишь. Нет историко-литературного или литературоведческого сборника, где не было бы одной или нескольких статей о Пастернаке.
Меня это немножко стало раздражать, потому что это превратилось в какую-то самостоятельную литературоведческую дисциплину. Студенты занимаются разбором отдельных стихотворений Пастернака под руководством своих учителей, и потом эти работы издаются в студенческом журнале или в сборнике, посвященном юбилею их собственного учителя. Это вроде бы помогает (хотя иногда и не очень) чтению стихов Пастернака, которые они решают как ребусы. Я не очень люблю это занятие.
- Издаются ли произведения Бориса Пастернака сегодня в Европе и в США?
- Да, конечно. Это классика, а классика издается по мере продажи. Недавно к столетнему юбилею Пастернака во Франции Галлимар издал собрание сочинений писателя в одном томе в серии "Плеяда". Сейчас он переиздает удешевленное издание в серии "Кварт".
- В 2005 году вышло первое полное собрание сочинений Пастернака в 11 томах и с диском. Возможно, в Ваших ближайших планах есть подготовка какого-либо издания - книги, диска, или, может быть, писем Бориса Леонидовича?
- В собрание сочинение в 11-ти томах с мультимедийным диском в приложении вошло всего две трети писем Пастернака, а издательство не захотело давать 12-ый том. Поэтому мы сейчас заняты подготовкой полного собрания писем моего отца. Работа усложняется тем, что мне приходится переводить на русский язык письма, которые он писал на французском, английском и немецком языках. Хочу попробовать издать их с параллельным текстом - оригинал и перевод. Приходится вычитывать корректуры, смотреть и писать вступительные статьи, а это отнимает достаточно много времени.
- Как вышло, что Вы, человек науки, оставили ее и занялись исследованиями творчества отца, изданием книг, подготовкой биографии?
- В 1954 году после армии я преподавал электротехнику и автоматику в Московском авиастроительном техникуме. Потом меня приняли в Московский энергетический институт, где я защитил кандидатскую диссертацию и был чем-то вроде доцента - старшим преподавателем. Я читал там лекции до 1974 года. В том же году из СССР был выслан Александр Исаевич Солженицын, а мы дружили семьями. Даже провожали его родных в Шереметьево, когда они уезжали вслед за Александром Исаевичем. После этих проводов мне предложили не подавать на очередной конкурс по переизбранию в доценты, и я вынужден был из института уйти.
После смерти отца мы начали заниматься сбором его литературного наследия. Приходилось сидеть в архивах, и все это надо было совмещать с какой-то новой работой. Тогда я пошел к секретарю отделения русского языка и литературы академику Храпченко, который был до этого председателем комитета по делам искусств и знал моего отца. Он был очень жесткий и довольно страшный человек, но цену искусству и людям он понимал. С его помощью меня определили на начальную должность в Институт мировой литературы Академии наук на работу младшим научным сотрудником. Большего не полагалось, потому что моя характеристика, такая похвальная вначале, кончалась тем, что я совершил контрреволюционный поступок, провожая семью Солженицына в изгнание, и не дал этому должной политической оценки. Это значило, что меня на работу больше никуда не примут. Меня взяли на работу с тем, чтобы я занимался только отцовскими делами - я выхлопотал себе такое право. Это было счастьем, хотя потеря в зарплате довольно большая к тому времени.